[Аз есмь царь]

Мой дьявол слишком долго изнывал в темнице, и наружу он вырвался с ревом. (Странная история доктора Джекила...)

Он пишет, пишет за меня - у него получается; весь день сегодня он рвался к бумаге, он уже написал вступительную главу.

---

[Аз есмь царь]

Конкурс на Лите новый - давно я участия в конкурсах не принимал - с обязательным условием: в расказе "должна быть изрядная доля юмора".
Хм... интересно, что эта фраза означает? Во-первых, у каждого человека свое чувство юмора: один хохочет над пошловатыми анекдотами про задницу, другому подавай что-то английское. Во-вторых, рассказ должен быть как ситком - в каждом сантиметре шутка, или достаточно одного смешного момента в конце?
Я даже не знаю, что и выставить в таком случае. А вдруг и правда нужен ситком?

---

[Аз есмь царь]

- Долго спите, Олсен.
Человек, только что вышедший из палатки, слабо улыбнулся в ответ на замечание.
- Это первая ночь на земле за последние недели. Вы же знаете, как плохо я засыпаю на корабле, тем более в качку.
- Матроса из вас не выйдет, - усмехнулся невысокой коренастый блондин. Был он чуть старше своего собеседника, и потому держал немного покровительственный тон, который, однако, в любой момент мог быть обращен в шутку.
Олсен почесал светлую бородку, успевшую вырасти с начала морского путешествия.
- Жаль, такие стоянки редко выпадают, - проворчал он, - Сколько еще мы будем бороздить океан, ища нашего Голландца? Мне не терпится вернуться назад, в родной порт, и послать мою службу к чертям: не для меня она.
Блондин промолчал в ответ. Десять недель прошло с того дня, как огни порта остались позади и потонули в белом тумане, пригнанном с моря; десять недель никто из команды не ступал на сушу. Десять недель бриг проламывал грудью встречные волны, гоняясь за пиратами, настолько неуловимыми, что постепенно их корабль стали величать Голландцем. И вскоре бы сами матросы поверили, что гоняются за призраком, если бы не попадались на пути следы грабежей. Десять недель, как собаки за зверем, рыскал их бриг по следам; но следы потерялись вдруг, и погоня была прервана. Бесцельно проблуждав по морю неделю, капитан разрешил уставшим от качки матросам, среди которых было несколько новичков, сойти на два дня на берег.

Олсен, приставив ладонь ко лбу, щурился от яркого солнца, пытаясь разглядеть ближний кустарник. Земля, на которую они ступили, была крохотным тропическим островком в громадном океане, но на ней жило небольшое племя туземцев, весьма радушно встретивших незваных гостей. Говорили они на тарабарском языке, и лишь один старик изъяснялся ломанными английскими словами. По нему выходило, что крупных хищников на острове нет, но Олсен все равно сторожко всматривался в качавшиеся ветви.
Листья вновь зашуршали, и едва слышный девичий смех вырвался на поляну. Две оливковые девушки, прикрыв рты, лукаво из-под ресниц рассматривали Олсена; любопытство и испуг были в их глазах цвета густого чая. Олсен улыбнулся им и помахал рукой.
Длинная колючка касалась груди одной девушки, чуть ниже соска. Олсен заворожено следил за нею, ожидая, что вот-вот острие проколет кожу, и капля крови – алая на темном – скатится вниз, по груди, на живот, на бедро. Девушка шевельнулась, и колючка скользнула по коже, не причинив вреда.
- Красивая, правда? – заметил блондин. Он тоже заинтересовано рассматривал девушек, - Это Тихе, дочь вождя. Олсен, осторожно, вы сейчас глазами дырку в девице просверлите! Понравилась? А хотите сегодня ночью залучить ее в постель?

Словно что-то хлопнуло на поляне. Такими странными, невозможными показались слова блондина, что Олсену представилось, что он ослышался.
- Простите, что вы сказали? – переспросил Олсен.
- Девица горячая, - продолжал блондин, - Правда, еще молодая совсем – ей, кажется, нет и пятнадцати. Здесь, в тропиках, красота у женщин расцветает как орхидея, и так же быстро вянет.
- Нет, вы что-то другое сказали, - поправил Олсен.
- Про постель? – блондин взглянул на него, - Не теряйте времени, мой друг, и сегодня ночью сделайте дело.
- Я подумал было, что мне изменил слух, - пробормотал Олсен, - Или что солнце нагрело голову. Здесь, в тропиках, опасно ходить с непокрытой головой, можно получить удар. Но все было верно. Зачем вы это сказали?
- Что тут такого? – блондина, казалось, забавляла эта сцена.
- Вы мужчина. Три месяца назад я видел вас на вечере, в беседе с губернаторшей. Говорят, она о вас самого лестного мнения. Как такое может быть?
Блондин от души захохотал.
- Мой милый друг, оставьте манеры нашим женщинам. Вы на острове, среди дикарей; они как животные – ничего не понимают и не чувствуют; и Тихе всего лишь туземка, правда – красивая. Знаете, что ее ждет? Она выйдет замуж за одного из этих, - он кивнул в сторону сидевших неподалеку аборигенов, - Наплодит ему кучу детей; он станет ее бить; не пройдет и года, как ее красота завянет. Сейчас она… да, обратите внимание на ее лицо! Оно светлее лиц ее соплеменников, а эти правильные черты подбородка, эта тонкая линия губ, разрез глаз… Черт возьми! Да здесь не обошлось без европейца!

Олсен, не удержавшись, взглянул на Тихе, собиравшую ягоды.
- Даю руку на отсечение, здесь был какой-то заезжий пират, и покувыркался всласть с ее мамашей, - не унимался блондин, - Так чего же вы робеете, мой друг? Или в порту вас кто-то ждет? Так одно другому не мешает. Или вас смущает папаша? Ничего, пережил с женой, переживет и с дочерью; а кровь здесь разбавить не мешало бы.
Олсен поморщился.
- Прекратите сейчас же!
- Э, да вы не на шутку обиделись? – усмехнулся блондин, - Однако. Ладно, как хотите, - сказал он в спину уходящему Олсену, - Но я, пожалуй, попытаю здесь счастье.
Последних слов Олсен не слышал.

День был длинным, настолько, что утренний разговор почти стерся из памяти моряка. Ночью он долг не мог уснуть, и ворочался с боку на бок. И. едва задремал, как тонкий девичий крик вспугнул его сон.
Олсен резко сел в постели и прислушался. Утренний разговор отчетливо встал в памяти, и моряк понял, откуда донеся крик. Он хотел вскочить с грубого ложа… но удержался. Цикады громко трещали в траве, да ночная птица стонала в лесу. Олсен снова откинулся нам подушку и натянул на голову одеяло, отгораживаясь от звуков.

---

Средство по подавлению бунтов

[Аз есмь царь]

Все бунты схожи между собою. Капризный ли ребенок ударяется в крик, отпихивая от себя ненавистную тарелку с кашей, или народ поднимается против правителей и рубит им головы на эшафоте – и ребенок, и народ стремятся к одной цели: отринуть настоящее в надежде обрести что-то другое.
Мудрая мать почти всегда сможет сделать так, чтобы ее ребенок съел всю кашу без остатка; жаль, что правителям подобная хитрость неведома.

История началась со звонка, а звонок был от моей родной сестры. Как помню, я в тот день собирал рисунок из Нано; она настолько крохотная, что требуется некоторая точность и сосредоточенность, чтобы выложить ровный ряд и не сбиться – зато и рисунок получается лучше, чем из любой другой мозаики. Но я давно наловчился: поддеваю пинцетом плитку и прилаживаю на то место, какое наметил; ряд выходит стройным, словно сделан по нитке. Складываю рисунок, а в комнате тишина, за окном едва слышно проносятся машины, да вдали шумит море; я люблю тишину. И тут раздался звонок.
Он вспорол безмолвие комнаты, как нож вспарывает туго натянутую ткань. Я жутко перепугался, сердце ударило в ребра, рука с пинцетом непроизвольно дернулась, и вот уже целый ряд плиток оказался порушенным. Клей застывает быстро, и я поспешил, пока не поздно, исправить оплошность, а звонок трещал за моей спиной резко и неприятно.
Я давно сделал вывод, что звонки имеют занимательную особенность: они словно наделяются эмоциями визитера. Если ваш гость настроен дружелюбно и весел, то и звонок от него оживленный. Если же он с неприятными известиями… а у вас никогда не замирало сердце и не становилось вдруг тяжело на душе, едва стоило услышать звонок?
Судя по звукам, мой нынешний гость нес неприятное известие и был настроен решительно – из тех, что могут хоть час ждать, когда я отвечу.
- Черт, - тихо сквозь зубы выругался я, швырнул пинцет на стол и развернулся лицом к визору, - Соединить! Слушаю!
Звонила Бетти, и в таком виде я увидел ее впервые. Я давно привык, что в любое время суток, хоть глубокой ночью, она всегда выглядит так, словно только что вернулась с салона, где ей сделали макияж и уложили; но сейчас на ее лице не было ни грамма косметики, глаза были красными, как у кролика, а волосы в беспорядке выбивались из высокой прически. К носу она прижимала платок и говорила сквозь него, так что слова доносились до меня довольно невнятно.
- Тим! – всхлипнула она, встретив мой хмурый взгляд, - Боже, как хорошо, что я тебя застала. Мы должны что-то сделать – вызвать полицию… остановить его…
- Что случилось? – я начал подниматься со стула.
- Эта ужасная сцена… он так кричал… Дэвид… боже…
- Кто кричал?! – я ничего не понимал из ее бормотаний, - Да расскажи ты все, наконец! Что с Дэвидом?
- Тим, это так ужасно, - женщина заплакала, - Я не знаю, что делать. Ты должен немедленно приехать и помочь мне.
Я пожалел, что разделен с нею экраном визора и могу лишь уговаривать, не обладая возможностью сделать что-то иное, но уговоры, в конце концов, возымели свое действие: через пять мину причитаний, плача и всхлипов я понял: Дэвид решил жениться.

Я ничего не имел против женитьбы племянника, что рано или поздно все равно случилось бы; минуту спустя я узнал, что и Бетти не была против самого факта женитьбы. Даже то, что Дэвид нашел невесту по сети – они познакомились в каком-то чате, и проболтали несколько вечеров, пока поняли, что их вкусы и взгляды совпадают почти во всем – даже это не заставило бы мою сестру защищать свободу единственного сына при помощи полиции. Нет, но Дэвида угораздило влюбиться в селенитку.
Вот тут я и потерял дар речи. Конечно, сказывается то, что я принадлежу старшему поколению, и иногда не понимаю нынешних молодых людей – взять хотя бы поиск невест по сети. В мое время пары тоже находили друг друга подобным образом, но скорее в виде исключения; сейчас это стало нормой, но количество разводов почти сравнялось с количеством браков. Люди сходятся и расходятся друг с другом так же легко, как пьют воду. Но жениться на селенитке – такого мне еще не приходилось слышать за все время, пока я живу на свете. Селенитов принято не любить. Если Дэвид не отступиться, то станет первым, кто зарегистрирует брак с луняшкой, отпрыском тех, кто давно покинул в Землю и переселился на Луну, в города под искусственным куполом, наполненным воздухом. Тех, кто оборвал все связи с Землей и свысока смотрел на голубую планету.
Бетти, воспользовавшись паузой, сказала: «Приезжай немедленно» - и отключилась. Я попытался вызвать ее снова, но визор все время выдавал сигнал «занято», и вскоре я оставил попытки. Оставался лишь один путь все узнать и решить: ехать к ней. Тем более что клей застыл, и рисунок был безнадежно испорчен.

Когда я зашел в гостиную, Бетти уже успокоилась и успела привести себя в порядок: на лице ровным слоем лежали пудра и косметика, и только легкая припухлость и краснота век выдавали, что хозяйка еще недавно плакала. Волнение также выдавали ее руки, беспрерывно теребившие рюши на выглаженной блузке.
Рядом с ней сидел еще один родственник – Мэтью. Увидев его, я непроизвольно поморщился: зачем сестра позвала его? Я недолюбливал Мэтью за неудобный характер, и за то, что тот ни во что не ставил мое мнение, хотя был всего на несколько лет старше; он приходился братом Солу, мужу Роберты. Вздорный нрав моей сестры не позволял влюбленным мужчинам надолго задерживаться рядом с нею.
Мэтью сидел в глубоком кресле и лениво попыхивал тростниковой трубкой – плохая привычка, приобретенная им в одной южной стране. Я протянул ему руку и, улыбнувшись, заметил, как неприятен запах табака, но Мэтью даже ухом не повел, словно не к нему относились слова.
Он слушал рассказ Бетти, едва начавшийся до моего прихода. Из него выходило, что о романе сына женщина слышала, но не придавала ему значения, пока сегодня за завтраком Дэвид не заявил вдруг, что женится. Нельзя было сказать, что это известие стало приятным для Бетти, но все оставалось в рамках приличий, пока она не услышала, кто ее предполагаемая невестка.
Что было потом, Бетти не могла вспоминать без слез, но сцена – по ее словам – вышла отвратительной. Сначала она умоляла сына одуматься, потом рыдала, веря, что слезы заставят сделать то, что не заставили слова; забывшись, грозилась, что с полицией выкинет эту девку с Земли. Дэвид раскричался и, хлопнув дверью, ушел, заявив напоследок матери, что никто на этом свете не остановит его. В первый раз в жизни я искренне пожалел сестру, чего не делал никогда (даже во время развода с Солом) – в том, что случилось, не было ее вины, а лишь злокозненное стечение обстоятельств. Я вслух предложил подумать, как можно, пока не поздно, вмешаться в эти отношения и расстроить их, пусть и с помощью закона.
- Нужно немедленно найти Дэвида и попытаться его задержать, - воскликнул я, - Он поехал в порт? Отправляемся туда, если понадобится – призовем на помощь охранников, пусть они отыщут его в зале…
Тут встал молчавший до сих пор Мэтью, вытащил трубку изо рта и ехидно напомнил мне, что полиция в это дело вмешиваться не станет. Дэвид совершеннолетний, и никто не сможет запретить ему обвенчаться с кем угодно, а что в жены он выбрал луняшку – так то небольшая странность, не более того. И нет закона, не позволяющего жениться на луняшках. Вот за это я и не люблю его, что несколькими словами он выставляет меня дураком. Что же, если он такой умный, то пусть решает проблему самостоятельно – так я ему и сказал.
- Видишь ли, - задумчиво поскреб подбородок Мэтью, - Я уверен, что проблему можно разрешить за два дня, но сейчас у меня нет никаких мыслей по этому поводу; одно знаю точно – мы должны тянуть время.
Тянуть время в его представлении сводилось к следующему: Мэтью, взяв с Бетти слово, что она будет сидеть дома и не попытается связаться с сыном («Этим ты только больше навредишь, парень и так на взводе»), выгнал машину, погрузил в нее вещи и отправился в космопорт. Меня он пригласил с собою.

Дэвида мы нашли быстро, он и не думал скрываться от нас; Мэтью, едва войдя в двери, сразу взял нужное направление, шагая к вейдинговым автоматам; рядом с ними стоял парень и ел чипсы. Заметив дядю, он кисло улыбнулся.
- Привет, - сказал он, шагнув нам навстречу.
- Здравствуй, - Мэтью сжал его ладонь в крепком пожатии, - Корабль еще не прилетел?
- Нет, но сейчас, наверно, объявят прибытие.
Под сводами прозвучал четкий холодный голос женщины, старательно выговаривавший каждую букву из названия рейса. Оставалось еще время до того момента, когда первые пассажиры появятся в зале, но Дэвид смял пустую упаковку и двинулся к регистрационной стойке. Мы пошли следом.
Первым селенитку заметил Дэвид: стал размахивать руками и выкрикивать. Я проследил за его взглядом: к нашей группе приближалась из толпы людей высокая худенькая девушка с ежиком черных волос.
Движения ее были неуверенными и чуть замедленными, чем то принято у землян; виною служило непривычное для девушки тяготение. И все же шла она, улыбаясь нам, а один раз подняла руку и помахала в ответ в приветственном жесте. Я содрогнулся.
Селениты не зря стали выделять себя в отдельную расу. Предки у нас были общие, и изнутри мы все еще были одинаковыми, но внешность… Слабое тяготение и искусственный воздух исподволь меняли человеческие черты? Или тесные родственные связи? Все селениты постепенно стали похожи один на другого так, как у нас похожи только члены одной семьи; все они были черноволосыми, высокими, тонкими и красивыми, но красотой неземной. Что-то чужеродное навеки отпечаталось в их лицах с той поры, когда несколько безумцев добровольно отринули свое сообщество. Кожа их была белой и светилась изнутри, словно Луна оставила на ней серебристую пыль равнин; движения были легкими, как у нападающей кобры; тела – прямыми, как копьецо пламени у свечи; свет и тьма смешались в них, явив сплав силы, красоты, невозможный для человека и потому - чужой.
Девушка подошла, повела кокетливо плечом:
- Здравствуйте, - протянула руку. Я замешкался ее пожать, зато Мэтью шагнул вперед, и рука девушки утонула в его широкой теплой ладони.
- Здравствуйте.
Она немного смутилась. Дэвид не отводил взгляда от невесты.
- Привет, - прошептал он, - Рад тебя видеть.
- Я тоже, - девушка благодарно взглянула на него.
- Пошли, - он взял ее сумку и двинулся к выходу.
Дэвид забыл нас представить и лишь когда мы подходили к широким дверям, вспомнил свою оплошность; знакомство вышло каким-то скомканным. Девушку звали Лииной.

Едва выйдя из гулкого здания космопорта на открытый воздух, Лиина резко остановилась. Во время полета она рассматривала виды Земли, но я понимал, как могут ошеломить непривычного селенита обрушившиеся со всех сторон звуки, крики, щебет, запахи, и осознание безграничного пространства над головой, все то, что ни один визор не в силах передать. Лиина поворачивала голову во все стороны со щенячьим восторгом.
- Как красиво! – непрерывно восклицала она, - Ветер! Боже мой, ветер! Я не знала, как это хорошо!
Мэтью смотрел на нее так, словно перед ним вдруг оказалась груда сокровищ.
Мэтью, громко командуя, усадил меня, девушку и Дэвида в машину и повез в свой старый дом. Он оказался бревенчатой некрашеной халупой с множеством комнат, одиноко стоящей посреди болотистой местности, поросшей чахлыми деревьями. Когда машина подъезжала к воротам, под колесами хлюпало, а глубокие следы протекторов тут же покрывала пленка воды. Место было уединенное, о соседях никто не слышал, но небольшой генератор давал достаточно электричества, а близость города позволяла держать связь.
- Можете представить, что живете в походных условиях, - смеялся Мэтью. Он первым делом пошарил в почтовом ящике и извлек ржавый ключ, отпер дверь и скрылся в темноте прихожей. Несколько секунд мы слышали, как он возится в доме, затем фонари у входа зажглись, отвоевывая террасу у подступавшего мрака.
Мы кое-как разместились в сырых холодных комнатах, а Мэтью все не умолкал: предложив поужинать на улице, он вытащил на террасу стол и накрыл его. Солнце село, но было довольно светло, в небе зажглась Венера, фонари бросали цветные блики на стену. Множество черных мошек закружись в полосках света, затем стали появляться особи покрупней, ростом с осу; Лиине они не понравились, и она принялась отмахиваться от назойливых насекомых.
- Не следует этого делать, - предостерег ее Мэтью, но опоздал. Громкий визг раздался на террасе.
- А-а-а-а!!! Мамочка!!!
У меня заложило уши. Дэвид пулей выскочил из кухни. Лиина визжала, трясла рукой и не умолкала ни на секунду.
- Мамочка! Оно укусило меня!
- Нужно было сидеть тихо, тогда бы все обошлось. Кто же отмахивается от ос? – проворчал Мэтью и поднес руку девушки к свету. На тыльной стороне запястья быстро рос красный бугорок. – Это реакция на укус. Сейчас протрем ранку.
Вечер скукожился. Дэвид увел плачущую Лиину в комнату. Вскоре он вышел, сел в машину и уехал в город – в аптеку, поскольку опухоль на руке девушки не проходила.
Фонари у входа мигнули. Мэтью, проворчав что-то, спустился в подвал, к генератору. Фонари мигнули еще несколько раз, и погасли; терраса погрузилась во тьму. Я подождал немного – свет не загорался.
- Кажется, генератор сломался, - сказал Мэтью, появившись из дома с электрическим фонарем, - Теперь нужно звать из города специалиста.
Эта ночь оказалась очень холодной. В доме не было электричества, и батареи не работали. Я задремал, сквозь тонкое одеяло ощущая ледяную студь комнаты, которую не мог победить даже теплый плед, наброшенный на постель. Глубокой ночью я услышал шум мотора – это вернулся Дэвид.

Утро встретило меня холодом и низкими тучами. Позевывая, я зашел в ванную и повернул краны, но они лишь глухо застонали. Кажется, и насос в этом доме тоже питался от сети.
Ругаясь, как был - немытый, - плохо выспавшийся, я возился на кухне с кофе, а тучи за окном исполнили свою угрозу: несколько дождевых капель расчертили окна; минута – и длинные ручьи воды бегут по стеклам, смазывая мир за окнами. В комнате стало еще темнее и холоднее.
- Привет, - в дверях появился зевающий Дэвид, - Воды нет. Я заглянул к Лиине – ее тоже нет; не знаешь, где она?
Я пожал плечами.
- И Мэтью ушел, - заметив листок бумаги на холодильнике, он взял его в руки, - Они ушли рано утром гулять. Дядя пишет, что решил показать ей окрестности; вернутся к обеду
Я взглянул за окно, на припустивший дождь.
- Плохая погода для прогулки…
Они вернулись к обеду, как обещали, ни часом раньше – Мэтью и Лиина, продрогшие и заляпанные грязью. Лиина дрожала, ее тонкая футболка облепила тело, нос и щеки покраснели, туфли были мокрыми насквозь. Сейчас она утеряла все свое холодное величие и больше всего походила на обычную земную девчонку, замерзшую, но красивую. Мэтью выглядел чуть лучше – по крайней мере, лицо его оставалось невозмутимым под шляпой, с которой ручьями стекала вода.
- Боже, ты замерзла! – воскликнул Дэвид, - Тебе надо согреться. Черт! – он вспомнил о пустых кранах в ванной и холодных батареях.
- Генератор можно починить? – обратился он к Мэтью, - Я могу съездить в город за специалистом.
- Сынок, какой специалист? - усмехнулся Мэтью, - Сегодня суббота, никто не поедет за город в такую даль. Боюсь, починить его мы сможем только в понедельник.
- Давай я тебя пледом укутаю, - повернулся парень к Лиине. Она оттолкнула его руку и побежала в свою комнату, оставляя на циновках грязные следы обуви; Дэвид бросился следом.
- Что случилось? – услышал я возглас, когда дверь захлопнулась за ним.

А спустя час история закончилась, хотя прошло еще два месяца, прежде чем я понял, что точка в ней поставлена окончательно. Дождь перестал, от открытой двери тянуло сыростью, ветки деревьев под тяжестью впитавшейся воды никли к земле; казалось, что влагой наполнено все: пледы, диван, газета на столе, циновки на полу. Было очень холодно и темно.
Мэтью, переодевшись во все сухое, сидел на крыльце и, несмотря на редкие капли, падавшие с неба, курил свою трубку. Я присел рядом.
- Вот и все, - пробормотал он и подмигнул мне, - Играл в детстве в индейцев?
- А зачем..? – начал было я, но он поднес палец к губам, призывая к молчанию.
- Затем, что пришла пора вспомнить эту игру. Пошли, но не шуми слишком сильно, - прошептал Мэтью и первым нырнул в тяжелые кусты; я, помедлив, за ним. Ноги до колен мгновенно вымокли, и за воротник полилась ледяная вода.
- Тихо ты! – Мэтью, прижимаясь к стене, повернул за угол, я повторил его маневр и опустился рядом на траву, - Слушай.
Прямо над нашими головами раздавалось два голоса, мужской и женский; женский был высоким и грозился сорваться в крик, а мужской что-то неразборчиво бормотал.
- Я не хочу здесь больше оставаться! – разобрал я слова. Дальше все слилось в неясный гул.
- Тс-с, - Мэтью поманил меня и стал задом выбираться из кустов. Скоро мы стояли на лужайке перед домом. – Тим, как ты смотришь на небольшую пешую прогулку вон к той роще? – он указал черенком трубки на хилую рощицу вдали.
- Согласен, - ответил я, и мы отправились в путь.

- Вот и все, - повторил Мэтью на дороге, - Ставлю сотню, что он сейчас уедет обратно на Луну. Бедная девочка, для нее эти два дня стали тяжелым испытанием! Ты только представь себе: всю жизнь она прожила в идеальном мире, где нет ветра, дорожной пыли, луж под ногами, холода, где с неба не льется вода, а кожу не кусают насекомые. Боюсь, что Земля не такое идеальное место для жизни, как она представляла себе. С милым рай и в шалаше, но лично ты слышал о многих женщинах, добровольно сменивших дворец на шалаш?
Мы не успели пройти и половины пути, как услышали шум: кто-то завел мотор машины; вскоре она показалась сама. Фары ярко вспыхнули, и машина, не доезжая до нас, повернула и скрылась.
- Можно идти назад, - сказал Мэтью и повернул к дому. – Они не вернутся.
Первым делом он вновь спустился в подвал – и тут же во всех комнатах зажегся свет.
- Проживем здесь один день? Через полчаса будет горячая вода, отопление я включил, здесь в баре есть запас старого виски – ну что еще нужно в субботний вечер двум холостякам?
Я читал записку, оставленную на столе.
- Дэвид полетел на Луну вместе с нею. Боюсь, нам его не задержать.
- А это и не нужно, - ответил Мэтью, выколотил трубку и набил ее свежим табаком. Я заметил, что впервые его привычка меня не раздражает, - Даю ему месяц – а потом, вот увидишь, он вернется обратно. Ему придется жить в искусственном городе, пить искусственную воду, дышать искусственным воздухом, очищенным от всяких микробов. Есть фальсифицированную пишу, вместо неба над головой видеть низкий потолок – проблема площади на Луне стоит остро. Как ты думаешь, сколько он выдержит в таких условиях?

Первый раз, что я знал Мэтью, он ошибся: понадобилось целых два месяца, чтобы Дэвид вернулся назад.

---

[Аз есмь царь]

Я осознаю, что стал очень скучен в этом блоге. Думаю, что и вам пора от меня отписываться.

1. Сначала я писал сюда все, что думал и хотел, жаль, вы не застали этого времени. Может, те записи и были интересными, не спорю; но не удалось - значит, не удалось. Дело не в вас, тех, кто читает - дело во мне; я не хочу писать свои мысли, поскольку слишком много мыслей крутится вокруг табуированых тем.

2. У меня и так есть целых два блога; в одном я пишу свои литературные заметки. Те, кому интересно мое творчество, смогут найти там какие-то задумки, прожекты и т.п.
Те же, кому были интересны мои работы - открытки, игрушки - смогут найти их во втором дневнике; я каждую свою работу кидаю туда. Повторять их здесь я не вижу смысла.

3. Мне интересно многое: интересно тонировать глубокий бордовый цвет золотом и видеть, каким благородным он становится. Интересно клеить элементы на отрытку не просто так, не "абы наклеить", а обязательно в какой-то композиции. Не зря же я соединяю газетный лист с цветами, рафией и бабочками, и тонирую золотом - это же летный вечер в саду, и кто-то читает газету.
Интересно даже Пегаса шить и придумать его историю! Только для этого у меня уже есть дневник.

4. К тому же некоторые из вас так изменились, что я не узнаю. Да, все проходит, все меняется, один Отец Ужаса остается неизменным в своей пустыне. Аристархия закрывает свои записи (я все понимаю), Радецки... а оно вам, мышак, надо?

5. Я оставлю этот аккаунт с одной целью: размещать мои работы в сообществах. И не отпысываюь ни от кого из вас, потому что многие любят видеть большое число своих читателей. А если вам не нужны мертвые души, как отписать меня - вы знаете.

с уважением, Черный шут

---

[Аз есмь царь]

Глава 1
ЛАМПА

Женщина была молодая и некрасивая, причем – я видел это явственно – внешность нисколько ее не волновала. Конопушки густо усеивали ее блеклое, не знающее косметики лицо, светлые брови почти слились по цвету с кожей; вытянутая кофта домашней вязки и длинная, до полу, юбка составляли весь наряд. Женщина появилась откуда-то из глубины магазина, на звон крохотных бубенчиков, привязанных к длинной шелковой нити; нить свисала над входной дверью; я задел ее плечом, когда входил.

- Выбрали что-нибудь? – спросила она.
Я отрицательно качнул головой.
- У вас только эти китайские поделки? – я окинул взглядом прилавки.

Магазинчик был темным и тесным от вещей, что грудами завалили прилавки, свисали с потолка, стояли на полу – все эти маски, кальяны, подсвечники, сухие бамбуковые палки, издающие при ударе мелодичный звон, статуэтки и монеты, отпечатанные в прошлом году и искусственно состаренные. Скарб, всячина, коих полным-полно в сувенирных магазинах. Правда, этот магазин отличался от подобных ему в невыигрышную сторону: над входом не было вывески, да и располагался он в полуподвальном помещении, с узкими, расположенными под потолком окнами, куда не проникал дневной свет. Я наткнулся на него случайно, устав ходить по выстуженной площади, и от скуки заглянул – обычно я не посещаю подобных мест, где не найдешь стоящих вещей. Ни на входной двери, ни у кассы не было стикеров – оплату картами здесь не признавали – и, разглядывая загроможденные утварью прилавки, я усмехнулся про себя: кто-то ведь все это покупает; какой-нибудь служащий возьмет амулет для привлечения денег и повесит над рабочим столом…

- Здесь все, что у меня есть, - ответила женщина, - Но они не только из Китая. Ракушки с Таити, божки из Хамакума, а эта вещь, к примеру, из Дамаска, - она указала на большой нож, наполовину вынутый из ножен, - Работа мастера, настоящая сталь.
- Дамасская? – хмыкнул я, - И за такую смешную цену?
- Не всем по карману та цена, которою заламывают другие магазины. По моему мнению, они вообще безбожно обдирают покупателей. Упаковать вам нож?
- Нет, не надо, - я махнул рукой.
- Могу предложить кувшин, - после недолгого молчания вновь произнесла она, - его сделал горшечник Нияз. Ударьте по боку, послушайте, как звенит глина; говорят, что кувшин обладает удивительным свойством – летом, в самую жару вода в нем делается ледяной, словно из горной реки.
- А вы сами это проверяли? – решил я ее уколоть.
- Нет, - женщина внимательно на меня посмотрела, - Я не могу проверить: сейчас зима.
По полу потянуло холодом, как будто отворили входную дверь; я оглянулся – в магазинчике, кроме нас, никого не было.
- Вы, наверно, из тех людей, что судят о вещи по ее ценнику, - заметила продавщица, поправляя монеты, а холод с пола словно выстудил ее голос. – Иногда они заходят сюда; случайно, я полагаю. Ошибаются дверью, или от скуки. Я им не мешаю.

Она перебирала монеты на прилавке, укладывала их в бархатные гнезда коробок, и молчала. Рядом с ее рукой стоял какой-то предмет, я не мог определить, что это такое – металлический пыльный сосуд на ножках, с двумя ручками в виде мифических существ, фигурка собаки на крышке скалила зубы, по боку сосуда шла надпись вязью.
- Что это? – спросил я.
Женщина проследила за моим взглядом.
- Лампа с джинном.
- Что, там и вправду сидит джинн? – я быстро поднял крышку и заглянул внутрь лампы. Она был пустая, но такая блестящая изнутри, словно стенки долго терли чистящим порошком.
- Что вы делаете?! – возмущенно крикнула женщина, вырвала из моих рук крышку и водворила ее на место.
- В чем дело, милочка? – теперь настала моя очередь возмущаться. – Будьте немного вежливее с покупателем. Я просто решил проверить, все равно в вашей лампе нет джинна.
- Он ушел, - поджав губы, ответила продавщица, - Обиделся и ушел. Вам понравилось бы, если в ваше жилище кто-то вломился без спроса? Какой-нибудь наглый тип?
- Вызвал бы полицию, и все, - пробормотал я, решив не обращать внимания на ее грубость ко мне, - Ладно, я покупаю эту лампу. Банковские карты, вижу, не принимаете; сколько с меня? – я полез во внутренний карман за кошельком.
- Тридцать тысяч, - холодно ответила женщина.

- Вы что, шутите? – мне показалось даже, что я ослышался, - Сколько?
- Тридцать тысяч, - твердо повторила женщина.
За кусок дрянного металла, разукрашенного непонятной надписью!
- Простите, но сейчас не самое удачное время для шуток, и я не самый подходящий для них объект. Может, вы на меня обиделись за что-то, тогда прошу прощения; скажите, сколько с меня, и заверните лампу.
- Я назвала вам цену, – сказала продавщица, - Я не виновата, если она кажется высокой – у каждой вещи своя цена, верно? Извините меня.
- Лампа столько не стоит.
- Значит, вы ее не купите.
- Ладно, - я спрятал кошелек обратно, - Черт с тобой, упрямая ослица. Но знай – сегодня же я позвоню в инспекцию и расскажу, что здесь происходит.
- Это ваше право, - тихо заметила продавщица.

До сих пор себя спрашиваю: что же произошло в тот день, в пыльном темном магазине, заваленном сувенирным хламом? То, что я отчего-то не понравился продавщице, и она назло мне назвала заоблачную цену за лампу – это было видно невооруженным глазом, как говорится. А обидеться она на меня могла только из-за своего джинна, который якобы жил в старой жестянке; вернее, за то, что я ни капли в него не поверил и даже пытался проверить ее слова. Да если бы этот джинн, как в сказке про Аладдина, жил в лампе на самом деле – разве не логично было предположить, что она сама могла у него что-то попросить? Исполнить любое желание, к примеру? Джины живут на свете для того, чтобы исполнять чужие желания.
Это я ей и сказал, и выслушал изумительный ответ.
- Так он дал мне все, что я просила!
Я, сделав недоуменное лицо, выразительно обвел взглядом магазин:
- Эту набитую старьем дыру? А я думал, что джинны богаты, и в силах выполнить любую фантазию – если она есть, конечно.
- Богаты, но у меня не было большого выбора, тот мир – он рафинирован, если вы поймете. Красивые женщины, холеные мужчины, дорогие вещи, ложь – в каждом взгляде, в каждом слове. Мне было очень скучно… и это вечное чувство неловкости – его не снимет с тебя никакое богатство. В том мире живут для других. Мне там не понравилось.
- А внешность? – я, не стесняясь, уставился в ее лицо.
- А паспорт? – парировала женщина, - Соседи, друзья, родители, наконец? Сможете им объяснить, как за одну ночь ухитрились стать красавцем? Бросьте вы, право, джинны исполняют заветные желания, те, без которых себя не мыслишь, те, что твою жизнь в корне меняют, делают лучше. А вам-то чего не хватает? Яхты? Дворца?
Тут ее вынужденно прервали, иначе не знаю, до чего бы мы дошли в своей ссоре (а это уже была ссора): дверь отворилась, бубенчики приятно звякнули, и в магазин зашел румяный с мороза, улыбающийся юноша.

Он ворвался, как вихрь, как свежий ветер, заразив затхлый воздух своим весельем, счастьем, хорошим настроением – с тех самых пор я уверен, что счастливые люди делают мир вокруг себя лучше. Женщина, забыв обо мне, улыбнулась, и - я могу поклясться! – улыбка придала удивительную миловидность ее некрасивым чертам лица. Никогда я не видел, чтобы простая эмоция так преображала кого-то. Юноша, лучась от счастья, сообщил, что хочет выбрать подарок своей молодой жене, что у них годовщина свадьбы… он был необычайно говорлив, речь так и лилась из него, а продавщица улыбалась, слушала, не обращая на меня ровно никакого внимания, словно меня уже не существовало для нее.

Нужно ли добавлять, что лампа с джинном досталась молодому человеку? И совсем не за тридцать тысяч? Цена ее оказалась вполне приемлемой, но я уже ничего не мог сделать, а просто стоял и смотрел, как продавщица аккуратно упаковывает лампу в бумагу и потом в коробку, перевязывает лентой и протягивает покупку юноше.

И в инспекцию я не позвонил. Черт с нею, с этой сумасшедшей – пусть сидит в своем грязном магазинчике, разглядывает в потемневшее зеркало свое уродливое лицо, перекладывает с места на место рухлядь, веря, что клинки дамасские, ковры персидские, монеты римские, а лампы с джиннами внутри – и так до старости. У нас разные миры. Здравомыслящего человека ей все равно не обмануть.

Глава 2
ЦИРК

- Папа! Мама! Цирк приехал!
Мальчуган одним прыжком заскочил на террасу и жадно схватил запотевший стакан с лимонадом.
- Билл, - заметила Анна, моя жена, - Нельзя пить холодную жидкость после бега, у тебя может заболеть горло, сначала отдышись. Дорогой, - обратилась она ко мне, - помажь мне спину кремом, а то я сгорю. Не знала, что здесь и цирк бывает.
- Ага, они сейчас на старом выгоне, выгружаются, а вечером представление будет, уже и афиши развешаны. Пап, пойдем, посмотрим, - мальчишка приплясывал от нетерпения на одном месте и тянул меня за рукав.
Я встал с кресла и потянулся за курткой.
- Ты в самом деле решил пойти на выгон? – безразлично спросила жена.
- Да. Посмотрю, что и как, скучно здесь; пойдешь с нами?
- Нет. Я позагораю, - Анна повернулась на лежаке, подставив солнцу спину.

Мы шли неспешно, дорогу показывал сын. Я обратил внимание, как быстро солнце и свежий воздух преобразили его, сделали неотличимым от других деревенских мальчишек: та же облупленная под солнцем кожа, разбитые коленки и локти с темными пятнами грязи, измазанные футболка и шорты. Он шел чуть впереди меня, постоянно оглядываясь, словно желал поторопить – я же в это время думал об Анне, о последнем нашем разговоре. Если все будет продолжаться дальше, развод неминуем, и тогда адвокатам придется решать, с кем останется Билл. Сейчас мы сохраняли видимый нейтралитет ради нашего сына.

С этими мыслями я и вышел на старый выгон. Здесь уже собрались множество мальчишек и девчонок, что-то обсуждающих промеж собой, наблюдая за тремя повозками с изображениями клоунов и надписями «Цирк Ежи Эдигея», и людьми, хлопочущими у них. Стреноженные усталые лошади паслись неподалеку; двое мужчин вытащили и расстелили на траве огромное яркое полотнище – если я не ошибся, то это был будущий шатер, в котором вечером дадут представление. Стройная молодая женщина развешивала между деревьями флажки, ей помогала девочка.
«Странный цирк» - промелькнула у меня мысль: три повозки с лошадьми, три взрослых человека и ребенок. А где дрессированные животные, клоуны, гимнасты, канатоходец и кто там еще? Где все это?

Женщина заметила нас и подошла.
- Еще рано, ничего не готово, - улыбаясь, сказала она, глядя мне в глаза, - Приходите вечером на представление.
- Обязательно, - пробормотал я, утонув в удивительно теплых глазах женщины. Мне хотелось, чтобы она еще что-нибудь сказала мне, и я ляпнул первое, что пришло в голову:
- А что будет в программе?
Женщина едва заметно пожала плечами – я никогда не видел раньше такого изящного жеста.
- Наездница, фокусник, акробат – это моя дочь – укротитель тигров и еще кое-что.
- У вас есть тигры?
- Тигрица, - она через плечо оглянулась на повозки, - Одна.
- И где вы ее держите? – я тоже посмотрел на повозки.
- Секрет фирмы, - засмеялась женщина, и опустилась на корточки перед Биллом, - Придешь, малыш? Я приглашаю тебя.
- А фокусник кто? – спросил Билл.
- Мой муж, Ежи, - она указала рукой на повернувшегося к нам спиной мужчину, что возился с полотнищем, - Фокусник, клоун и укротитель тигров в одном лице.
- Приду, - Билл взял меня за руку, - Правда, пап?
- До вечера, - Женщина встала и пошла к повозкам. Не знаю, доведется ли мне еще когда-нибудь встретить подобную женщину на земле, красивую, как дорогой цветок; так сияли ее зеленые глаза, когда она улыбалась мне, а эта походка – плавная, скользящая; ее тонкий стан, по-кошачьи грациозный; она была вся как кошка, когда повернулась и пошла обратно, туда, где ждала ее девочка.
Кажется, я долго стоял как вкопанный.
Билл нетерпеливо дергал меня:
- Пап! Ты чего?
- Ничего, - я тряхнул головой. Оставаться дальше на выгоне показалось мне неприличным.
- Ну что, пойдем вечером в цирк?
- А мама согласится? – с сомнением в голосе пробормотал Билл.
- А мы ее не возьмем, - отшутился я, думая о жене Эдигея.

Вечером я и Билл отправились на представление, Анна с нами не пошла.
За несколько часов старый выгон преобразился: посередине стоял большой полосатый шатер, между деревьями были натянуты веревки с цветными флажками и китайскими фонариками, чьи огоньки загадочно появлялись из темноты и исчезали вновь; много малышей и взрослых толпилось перед расшитым пологом, обозначающим вход в шатер. Наконец, молодой мужчина – сам хозяин, Ежи Эдигей, - приподнял полог и пригласил всех занимать места; люди устремились ко входу, создав небольшой водоворот, внесший и меня с Биллом внутрь шатра.
Мы уселись на жесткую скамью, рядом с семейством рабочих, принарядившихся по этому случаю. Прошла еще минута – и непонятно откуда раздалась громкая музыка, заставившая зрителей умолкнуть, все глаза устремились на арену, посыпанную желтым песком и устеленную коврами. Я напрасно поворачивал голову во все стороны, пытаясь заметить невидимый оркестр; казалось, музыка льется отовсюду – сверху, сбоку; я решил, что где-то спрятаны динамики.
Музыка притихла, на арену вышел Эдигей, и объявил о начале представления.

Это было самое странное цирковое представление, виденное мною в жизни. Кажется, я никогда такого больше и не увижу: номера исполняли всего четыре человека – сам Эдигей, его красавица жена, девочка и высокий мужчина, днем помогавший натягивать купол.
Сначала выступали лошади. Под музыку три тонконогих скакуна, украшенные султанами из страусовых перьев, вынеслись на арену и помчались по кругу, а на спине одного из них, стоя, скакала тоненькая храбрая женщина в блестящем трико – женщина, чья грациозность вновь заставила меня забыть обо всем на свете и видеть только ее. Она переходила с одной лошадиной спины на другую так легко, будто ступала по полу, ловко ныряла под брюхо лошади, поднимала с арены мелкие предметы и цветы и бросала их зрителям – и все это в непрерывной скачке. Глядя на вороные спины коней, на движение литых мускулов под блестящей кожей, я не узнавал в них тех лошадей, что днем видел стреноженными на выгоне.
Были фокусы: Эдигей представил старый трюк со шляпой и кроликом, затем превратил кролика в стаю голубей, а голубей – в бабочек, разлетевшихся по всему цирку. Жонглер, высокий незнакомец, бросал вверх горящие факелы, которые подавала ему девочка, и, наконец, ухитрился одновременно подбросить все их в воздух; фокусник тотчас выхватил игрушечный пистолет и выстрелил; факелы рассыпались на миллиарды искорок, опустившихся на спины, головы, руки зрителей, покрыли скамейки и арену, и остались гореть серебристым холодным огнем. Одна искорка упала мне на рукав, я тронул ее пальцем – она тотчас сморщилась и погасла, не оставив следов.

Было еще несколько номеров, но больше всего меня поразил последний фокус. В конце представления Эдигей взмахом руки попросил тишины, музыка умолкла, и его напарник вытащил из-за кулис большой обруч. Положив обруч на арену, Эдигей поклонился зрителям. Все притихли.
Миссис Эдигей, переодевшаяся в бордовый закрытый купальник, ослепительно улыбаясь, обеими руками посылая воздушные поцелуи, вошла в круг и замерла; раздалась громкая барабанная дробь; Эдигей с напарником подняли обруч над головами, держа его на вытянутых руках. Темно-красная ткань волнами опускалась на песок арены, пряча от всех женщину.
Прошло полминуты – и мужчины выпустили обруч из рук, отпрянув прочь, он упал, взметнув облачко пыли… На арене вместо женщины оказалась тигрица.

Взрослые ахнули, дети молчали. Тигрица тихо стояла в круге, едва шевеля кончиком хвоста. Потом медленно двинулась вперед.
И грянула веселая музыка, разорвав тишину; девочка-акробатка подбежала к тигрице и обняла ее за шею.
- Не бойтесь, она добрая!
Тигрица была молодой, гибкой, с лоснящейся шерстью. Она медленно подошла к зрительским рядам и осторожно понюхала колени сидящего мужчины. Он протянул руку и коснулся округлого уха, зверь, ласкаясь, потерся о ладонь.
Вам приходилось гладить тигра? Если нет, то вам незнакомо блаженное чувство, когда пропускаешь пальцами блестящий мех, ощущая под ладонью живое тепло чужого тела. Гюго сколько угодно может повторять удачный афоризм, но ни одной кошке на Земле не сравняться с тигром.
Тут же сидящая рядом женщина захотела проделать то же самое, потом – ее сын; минута – и к тигрице со всех сторон потянулись руки, гладили, ласкали, теребили густую шерсть; тигрица слышно урчала и жмурилась от удовольствия.
- Пап! Я тоже хочу! – прошептал Билл и, соскочив со скамейки, побежал вниз. Я рванулся за ним.

Вблизи от тигрицы шло удивительное тепло, такое же рыжее, как ее шкура. Она подняла морду и заглянула мне в лицо, ее зеленый взгляд завораживал. Билл притиснулся поближе, обнял тигрицу за толстую лапу и зарылся лицом в полосатый мех.
- Не бойтесь, - я не заметил, как сзади подошел Эдигей, - Она не причинит вреда мальчику.
Что-то знакомое, едва уловимое мелькнуло в его лице: так мимоходом отмечаешь про себя давно видимую вещь, не в силах вспомнить, где ее видел; но фокусник тут же опустил голову, глядя на тигрицу у своих ног – а та, со всех сторон облепленная счастливыми детьми, смотрела на хозяина с обожанием.

Глава 3
ЭДИГЕЙ

Не знаю, почему в ту ночь я вернулся на выгон, может, хотел узнать, почему в лице циркача мелькнуло что-то знакомое; а, может, еще раз надеялся увидеть миссис Эдигей. Убедившись, что Билл спит, а Анна занята собою, я тихо выскользнул за калитку и быстрым шагом направился к выгону.
В траве громко стрекотали цикады. У дальней повозки горел масляный фонарь. Осторожно ступая, я приблизился, и тут дверь повозки распахнулась, и в проеме возникла фигура мужчины. Тонкая длинная нить с бубенчиками свисала с потолка; мужчина, выходя, задел ее плечом – металл зазвенел, и этот звон тотчас отбросил память на восемь лет назад, в зимний город, в странный магазин с некрасивой продавщицей. Я коротко вздохнул: несомненно, передо мною стоял тот самый юноша, только постаревший.
- Доброй ночи, - без удивления сказал Эдигей (это был он), - Извините, но цирк уже закрыт. Приходите вечером на представление.
- Спасибо, я уже был на одном, сегодня вечером, - ответил я и сам удивился тому, как хрипло прозвучал мой голос в тишине, - Я вас знаю.
- Мое имя написано на повозках, - заметил Эдигей, скрестив руки на груди. Он стоял на ступеньках и смотрел на меня сверху вниз, мне же приходилось задирать голову, чтобы говорить с ним, от этого я чувствовал себя неловко.
- Нет, я хотел сказать, что видел вас раньше - в маленьком магазине, помните, где вы купили лампу.
Минуту Эдигей молчал.
- Проходите, - он посторонился, кивком головы приглашая меня зайти внутрь.

Внутри повозка была тесной, почти все видимое пространство занимал стол и два шатких стула. Кусок пестрой материи отгораживал половину повозки, стоящий на столе фонарь освещал тарелки с начатым ужином – несколько вареных яиц, хлеб и стакан молока. Эдигей указал мне на стул и уселся сам.
- Почему именно цирк? – тихо спросил я, - Мне показалось, что тогда вы были не циркачом.
- Клерком. Мелким клерком на жаловании, - ответил Эдигей, - Знаете, наверно: работаешь по девять часов в день, пять дней в неделю. Работа нудная, никаких тебе чудес, никакой романтики. Почему я выбрал цирк? А где, по-вашему, легче всего спрятать нож?
И, поскольку я молчал, он произнес слова за меня:
- В ящике для ножей. Так же и с цирком – здесь можно спрятать любое чудо, и никто ничего не заподозрит; все спишут на ловкость рук.
- Вы теперь…
- Фокусник, обычный фокусник. Довольно умелый, следует заметить, - усмехнулся Эдигей и накрыл широкой ладонью яйцо; когда через мгновение он поднял ладонь, там оказался желтый пушистый цыпленок.
- Это все штучки джинна? – спросил я.
- В большей мере, - протянул Эдигей. – Хотя кое-чему я сам научился. Превращать яйцо, к примеру.
- Тогда ваша тигрица – это точно джинн.
- Нет, - засмеялся Эдигей, - Это все проделки Мариши. Моей жены, - пояснил он, - Просто она обожает детей и может играть с ними часами, используя для этого любую возможность.

- Как вы думаете, зачем там обруч? Он закрывает ее от любопытных глаз. Марише нужно несколько секунд, чтобы успеть скинуть купальник и остаться полностью обнаженной. Бордовый купальник, темно-красная ткань завесы – никто не разглядывает, что осталось лежать на арене, все видят только тигрицу. Несложный фокус.

Мы долго молчали, наконец, я первым решил нарушить тишину.
- Я все равно не могу понять… Вы же можете просить все, что угодно, абсолютно все. А вы – фокусы…
- Мог. Но Мариша любит чудеса, а мне срочно пришлось выдумывать, куда спрятать большую кошку, - с мягкой улыбкой пояснил Эдигей, - В городе люди не приняли бы Маришу.
Я решил перейти к главному, к тому, что мучило меня с того момента, как я узнал фокусника.
- Послушайте, - прошептал я сухими от волнения губами, - Продайте мне лампу!
Эдигей задумчиво отщипывал от хлеба крошки и пытался ими кормить цыпленка. Желтый птенец бестолково тыкался ему в ладонь.
- Не могу, - ответил фокусник, не глядя на меня, - Лампы у меня нет.
- А где же она?
- Я отдал ее одному человеку, давно, лет шесть назад. Кажется, потом он уехал в Полинезию. Я больше с ним не встречался.

- Но даже если вы найдете того человека и лампу, - Эдигей поднял на меня глаза, - Все равно она окажется бесполезной. Я отпустил джинна.
- Как?!
- Это было желанием. А спустя какое-то время джинн сам захотел уйти от меня, выбрал человека – не знаю, как – и попросил отдать ему лампу. Я отдал, и человек увез ее с собою. Я понимаю джинна: он давно устал. Люди… они не всегда годятся быть хозяевами.

- Странно, но я вас совсем не помню, - продолжал Эдигей, - Если бы вы не сказали про магазинчик, я бы вас не узнал. У меня всегда была плохая память на лица. Хотя Ирэн – помните продавщицу? – первое время о вас говорила. Мы с Ирэн друзья, переписываемся, а Мариша научила ее печь свой фирменный пирог.
- И что же Ирэн говорила обо мне? – сухо спросил я.
- Она утверждала, что рано или поздно вы снова нам встретитесь. И что в тот день вы ошиблись дверью. Я подшучивал над ней, утверждал, что будущее нельзя увидеть и понять, а теперь знаю – она говорила правду.