[Аз есмь царь]

Глава 1
ЛАМПА

Женщина была молодая и некрасивая, причем – я видел это явственно – внешность нисколько ее не волновала. Конопушки густо усеивали ее блеклое, не знающее косметики лицо, светлые брови почти слились по цвету с кожей; вытянутая кофта домашней вязки и длинная, до полу, юбка составляли весь наряд. Женщина появилась откуда-то из глубины магазина, на звон крохотных бубенчиков, привязанных к длинной шелковой нити; нить свисала над входной дверью; я задел ее плечом, когда входил.

- Выбрали что-нибудь? – спросила она.
Я отрицательно качнул головой.
- У вас только эти китайские поделки? – я окинул взглядом прилавки.

Магазинчик был темным и тесным от вещей, что грудами завалили прилавки, свисали с потолка, стояли на полу – все эти маски, кальяны, подсвечники, сухие бамбуковые палки, издающие при ударе мелодичный звон, статуэтки и монеты, отпечатанные в прошлом году и искусственно состаренные. Скарб, всячина, коих полным-полно в сувенирных магазинах. Правда, этот магазин отличался от подобных ему в невыигрышную сторону: над входом не было вывески, да и располагался он в полуподвальном помещении, с узкими, расположенными под потолком окнами, куда не проникал дневной свет. Я наткнулся на него случайно, устав ходить по выстуженной площади, и от скуки заглянул – обычно я не посещаю подобных мест, где не найдешь стоящих вещей. Ни на входной двери, ни у кассы не было стикеров – оплату картами здесь не признавали – и, разглядывая загроможденные утварью прилавки, я усмехнулся про себя: кто-то ведь все это покупает; какой-нибудь служащий возьмет амулет для привлечения денег и повесит над рабочим столом…

- Здесь все, что у меня есть, - ответила женщина, - Но они не только из Китая. Ракушки с Таити, божки из Хамакума, а эта вещь, к примеру, из Дамаска, - она указала на большой нож, наполовину вынутый из ножен, - Работа мастера, настоящая сталь.
- Дамасская? – хмыкнул я, - И за такую смешную цену?
- Не всем по карману та цена, которою заламывают другие магазины. По моему мнению, они вообще безбожно обдирают покупателей. Упаковать вам нож?
- Нет, не надо, - я махнул рукой.
- Могу предложить кувшин, - после недолгого молчания вновь произнесла она, - его сделал горшечник Нияз. Ударьте по боку, послушайте, как звенит глина; говорят, что кувшин обладает удивительным свойством – летом, в самую жару вода в нем делается ледяной, словно из горной реки.
- А вы сами это проверяли? – решил я ее уколоть.
- Нет, - женщина внимательно на меня посмотрела, - Я не могу проверить: сейчас зима.
По полу потянуло холодом, как будто отворили входную дверь; я оглянулся – в магазинчике, кроме нас, никого не было.
- Вы, наверно, из тех людей, что судят о вещи по ее ценнику, - заметила продавщица, поправляя монеты, а холод с пола словно выстудил ее голос. – Иногда они заходят сюда; случайно, я полагаю. Ошибаются дверью, или от скуки. Я им не мешаю.

Она перебирала монеты на прилавке, укладывала их в бархатные гнезда коробок, и молчала. Рядом с ее рукой стоял какой-то предмет, я не мог определить, что это такое – металлический пыльный сосуд на ножках, с двумя ручками в виде мифических существ, фигурка собаки на крышке скалила зубы, по боку сосуда шла надпись вязью.
- Что это? – спросил я.
Женщина проследила за моим взглядом.
- Лампа с джинном.
- Что, там и вправду сидит джинн? – я быстро поднял крышку и заглянул внутрь лампы. Она был пустая, но такая блестящая изнутри, словно стенки долго терли чистящим порошком.
- Что вы делаете?! – возмущенно крикнула женщина, вырвала из моих рук крышку и водворила ее на место.
- В чем дело, милочка? – теперь настала моя очередь возмущаться. – Будьте немного вежливее с покупателем. Я просто решил проверить, все равно в вашей лампе нет джинна.
- Он ушел, - поджав губы, ответила продавщица, - Обиделся и ушел. Вам понравилось бы, если в ваше жилище кто-то вломился без спроса? Какой-нибудь наглый тип?
- Вызвал бы полицию, и все, - пробормотал я, решив не обращать внимания на ее грубость ко мне, - Ладно, я покупаю эту лампу. Банковские карты, вижу, не принимаете; сколько с меня? – я полез во внутренний карман за кошельком.
- Тридцать тысяч, - холодно ответила женщина.

- Вы что, шутите? – мне показалось даже, что я ослышался, - Сколько?
- Тридцать тысяч, - твердо повторила женщина.
За кусок дрянного металла, разукрашенного непонятной надписью!
- Простите, но сейчас не самое удачное время для шуток, и я не самый подходящий для них объект. Может, вы на меня обиделись за что-то, тогда прошу прощения; скажите, сколько с меня, и заверните лампу.
- Я назвала вам цену, – сказала продавщица, - Я не виновата, если она кажется высокой – у каждой вещи своя цена, верно? Извините меня.
- Лампа столько не стоит.
- Значит, вы ее не купите.
- Ладно, - я спрятал кошелек обратно, - Черт с тобой, упрямая ослица. Но знай – сегодня же я позвоню в инспекцию и расскажу, что здесь происходит.
- Это ваше право, - тихо заметила продавщица.

До сих пор себя спрашиваю: что же произошло в тот день, в пыльном темном магазине, заваленном сувенирным хламом? То, что я отчего-то не понравился продавщице, и она назло мне назвала заоблачную цену за лампу – это было видно невооруженным глазом, как говорится. А обидеться она на меня могла только из-за своего джинна, который якобы жил в старой жестянке; вернее, за то, что я ни капли в него не поверил и даже пытался проверить ее слова. Да если бы этот джинн, как в сказке про Аладдина, жил в лампе на самом деле – разве не логично было предположить, что она сама могла у него что-то попросить? Исполнить любое желание, к примеру? Джины живут на свете для того, чтобы исполнять чужие желания.
Это я ей и сказал, и выслушал изумительный ответ.
- Так он дал мне все, что я просила!
Я, сделав недоуменное лицо, выразительно обвел взглядом магазин:
- Эту набитую старьем дыру? А я думал, что джинны богаты, и в силах выполнить любую фантазию – если она есть, конечно.
- Богаты, но у меня не было большого выбора, тот мир – он рафинирован, если вы поймете. Красивые женщины, холеные мужчины, дорогие вещи, ложь – в каждом взгляде, в каждом слове. Мне было очень скучно… и это вечное чувство неловкости – его не снимет с тебя никакое богатство. В том мире живут для других. Мне там не понравилось.
- А внешность? – я, не стесняясь, уставился в ее лицо.
- А паспорт? – парировала женщина, - Соседи, друзья, родители, наконец? Сможете им объяснить, как за одну ночь ухитрились стать красавцем? Бросьте вы, право, джинны исполняют заветные желания, те, без которых себя не мыслишь, те, что твою жизнь в корне меняют, делают лучше. А вам-то чего не хватает? Яхты? Дворца?
Тут ее вынужденно прервали, иначе не знаю, до чего бы мы дошли в своей ссоре (а это уже была ссора): дверь отворилась, бубенчики приятно звякнули, и в магазин зашел румяный с мороза, улыбающийся юноша.

Он ворвался, как вихрь, как свежий ветер, заразив затхлый воздух своим весельем, счастьем, хорошим настроением – с тех самых пор я уверен, что счастливые люди делают мир вокруг себя лучше. Женщина, забыв обо мне, улыбнулась, и - я могу поклясться! – улыбка придала удивительную миловидность ее некрасивым чертам лица. Никогда я не видел, чтобы простая эмоция так преображала кого-то. Юноша, лучась от счастья, сообщил, что хочет выбрать подарок своей молодой жене, что у них годовщина свадьбы… он был необычайно говорлив, речь так и лилась из него, а продавщица улыбалась, слушала, не обращая на меня ровно никакого внимания, словно меня уже не существовало для нее.

Нужно ли добавлять, что лампа с джинном досталась молодому человеку? И совсем не за тридцать тысяч? Цена ее оказалась вполне приемлемой, но я уже ничего не мог сделать, а просто стоял и смотрел, как продавщица аккуратно упаковывает лампу в бумагу и потом в коробку, перевязывает лентой и протягивает покупку юноше.

И в инспекцию я не позвонил. Черт с нею, с этой сумасшедшей – пусть сидит в своем грязном магазинчике, разглядывает в потемневшее зеркало свое уродливое лицо, перекладывает с места на место рухлядь, веря, что клинки дамасские, ковры персидские, монеты римские, а лампы с джиннами внутри – и так до старости. У нас разные миры. Здравомыслящего человека ей все равно не обмануть.

Глава 2
ЦИРК

- Папа! Мама! Цирк приехал!
Мальчуган одним прыжком заскочил на террасу и жадно схватил запотевший стакан с лимонадом.
- Билл, - заметила Анна, моя жена, - Нельзя пить холодную жидкость после бега, у тебя может заболеть горло, сначала отдышись. Дорогой, - обратилась она ко мне, - помажь мне спину кремом, а то я сгорю. Не знала, что здесь и цирк бывает.
- Ага, они сейчас на старом выгоне, выгружаются, а вечером представление будет, уже и афиши развешаны. Пап, пойдем, посмотрим, - мальчишка приплясывал от нетерпения на одном месте и тянул меня за рукав.
Я встал с кресла и потянулся за курткой.
- Ты в самом деле решил пойти на выгон? – безразлично спросила жена.
- Да. Посмотрю, что и как, скучно здесь; пойдешь с нами?
- Нет. Я позагораю, - Анна повернулась на лежаке, подставив солнцу спину.

Мы шли неспешно, дорогу показывал сын. Я обратил внимание, как быстро солнце и свежий воздух преобразили его, сделали неотличимым от других деревенских мальчишек: та же облупленная под солнцем кожа, разбитые коленки и локти с темными пятнами грязи, измазанные футболка и шорты. Он шел чуть впереди меня, постоянно оглядываясь, словно желал поторопить – я же в это время думал об Анне, о последнем нашем разговоре. Если все будет продолжаться дальше, развод неминуем, и тогда адвокатам придется решать, с кем останется Билл. Сейчас мы сохраняли видимый нейтралитет ради нашего сына.

С этими мыслями я и вышел на старый выгон. Здесь уже собрались множество мальчишек и девчонок, что-то обсуждающих промеж собой, наблюдая за тремя повозками с изображениями клоунов и надписями «Цирк Ежи Эдигея», и людьми, хлопочущими у них. Стреноженные усталые лошади паслись неподалеку; двое мужчин вытащили и расстелили на траве огромное яркое полотнище – если я не ошибся, то это был будущий шатер, в котором вечером дадут представление. Стройная молодая женщина развешивала между деревьями флажки, ей помогала девочка.
«Странный цирк» - промелькнула у меня мысль: три повозки с лошадьми, три взрослых человека и ребенок. А где дрессированные животные, клоуны, гимнасты, канатоходец и кто там еще? Где все это?

Женщина заметила нас и подошла.
- Еще рано, ничего не готово, - улыбаясь, сказала она, глядя мне в глаза, - Приходите вечером на представление.
- Обязательно, - пробормотал я, утонув в удивительно теплых глазах женщины. Мне хотелось, чтобы она еще что-нибудь сказала мне, и я ляпнул первое, что пришло в голову:
- А что будет в программе?
Женщина едва заметно пожала плечами – я никогда не видел раньше такого изящного жеста.
- Наездница, фокусник, акробат – это моя дочь – укротитель тигров и еще кое-что.
- У вас есть тигры?
- Тигрица, - она через плечо оглянулась на повозки, - Одна.
- И где вы ее держите? – я тоже посмотрел на повозки.
- Секрет фирмы, - засмеялась женщина, и опустилась на корточки перед Биллом, - Придешь, малыш? Я приглашаю тебя.
- А фокусник кто? – спросил Билл.
- Мой муж, Ежи, - она указала рукой на повернувшегося к нам спиной мужчину, что возился с полотнищем, - Фокусник, клоун и укротитель тигров в одном лице.
- Приду, - Билл взял меня за руку, - Правда, пап?
- До вечера, - Женщина встала и пошла к повозкам. Не знаю, доведется ли мне еще когда-нибудь встретить подобную женщину на земле, красивую, как дорогой цветок; так сияли ее зеленые глаза, когда она улыбалась мне, а эта походка – плавная, скользящая; ее тонкий стан, по-кошачьи грациозный; она была вся как кошка, когда повернулась и пошла обратно, туда, где ждала ее девочка.
Кажется, я долго стоял как вкопанный.
Билл нетерпеливо дергал меня:
- Пап! Ты чего?
- Ничего, - я тряхнул головой. Оставаться дальше на выгоне показалось мне неприличным.
- Ну что, пойдем вечером в цирк?
- А мама согласится? – с сомнением в голосе пробормотал Билл.
- А мы ее не возьмем, - отшутился я, думая о жене Эдигея.

Вечером я и Билл отправились на представление, Анна с нами не пошла.
За несколько часов старый выгон преобразился: посередине стоял большой полосатый шатер, между деревьями были натянуты веревки с цветными флажками и китайскими фонариками, чьи огоньки загадочно появлялись из темноты и исчезали вновь; много малышей и взрослых толпилось перед расшитым пологом, обозначающим вход в шатер. Наконец, молодой мужчина – сам хозяин, Ежи Эдигей, - приподнял полог и пригласил всех занимать места; люди устремились ко входу, создав небольшой водоворот, внесший и меня с Биллом внутрь шатра.
Мы уселись на жесткую скамью, рядом с семейством рабочих, принарядившихся по этому случаю. Прошла еще минута – и непонятно откуда раздалась громкая музыка, заставившая зрителей умолкнуть, все глаза устремились на арену, посыпанную желтым песком и устеленную коврами. Я напрасно поворачивал голову во все стороны, пытаясь заметить невидимый оркестр; казалось, музыка льется отовсюду – сверху, сбоку; я решил, что где-то спрятаны динамики.
Музыка притихла, на арену вышел Эдигей, и объявил о начале представления.

Это было самое странное цирковое представление, виденное мною в жизни. Кажется, я никогда такого больше и не увижу: номера исполняли всего четыре человека – сам Эдигей, его красавица жена, девочка и высокий мужчина, днем помогавший натягивать купол.
Сначала выступали лошади. Под музыку три тонконогих скакуна, украшенные султанами из страусовых перьев, вынеслись на арену и помчались по кругу, а на спине одного из них, стоя, скакала тоненькая храбрая женщина в блестящем трико – женщина, чья грациозность вновь заставила меня забыть обо всем на свете и видеть только ее. Она переходила с одной лошадиной спины на другую так легко, будто ступала по полу, ловко ныряла под брюхо лошади, поднимала с арены мелкие предметы и цветы и бросала их зрителям – и все это в непрерывной скачке. Глядя на вороные спины коней, на движение литых мускулов под блестящей кожей, я не узнавал в них тех лошадей, что днем видел стреноженными на выгоне.
Были фокусы: Эдигей представил старый трюк со шляпой и кроликом, затем превратил кролика в стаю голубей, а голубей – в бабочек, разлетевшихся по всему цирку. Жонглер, высокий незнакомец, бросал вверх горящие факелы, которые подавала ему девочка, и, наконец, ухитрился одновременно подбросить все их в воздух; фокусник тотчас выхватил игрушечный пистолет и выстрелил; факелы рассыпались на миллиарды искорок, опустившихся на спины, головы, руки зрителей, покрыли скамейки и арену, и остались гореть серебристым холодным огнем. Одна искорка упала мне на рукав, я тронул ее пальцем – она тотчас сморщилась и погасла, не оставив следов.

Было еще несколько номеров, но больше всего меня поразил последний фокус. В конце представления Эдигей взмахом руки попросил тишины, музыка умолкла, и его напарник вытащил из-за кулис большой обруч. Положив обруч на арену, Эдигей поклонился зрителям. Все притихли.
Миссис Эдигей, переодевшаяся в бордовый закрытый купальник, ослепительно улыбаясь, обеими руками посылая воздушные поцелуи, вошла в круг и замерла; раздалась громкая барабанная дробь; Эдигей с напарником подняли обруч над головами, держа его на вытянутых руках. Темно-красная ткань волнами опускалась на песок арены, пряча от всех женщину.
Прошло полминуты – и мужчины выпустили обруч из рук, отпрянув прочь, он упал, взметнув облачко пыли… На арене вместо женщины оказалась тигрица.

Взрослые ахнули, дети молчали. Тигрица тихо стояла в круге, едва шевеля кончиком хвоста. Потом медленно двинулась вперед.
И грянула веселая музыка, разорвав тишину; девочка-акробатка подбежала к тигрице и обняла ее за шею.
- Не бойтесь, она добрая!
Тигрица была молодой, гибкой, с лоснящейся шерстью. Она медленно подошла к зрительским рядам и осторожно понюхала колени сидящего мужчины. Он протянул руку и коснулся округлого уха, зверь, ласкаясь, потерся о ладонь.
Вам приходилось гладить тигра? Если нет, то вам незнакомо блаженное чувство, когда пропускаешь пальцами блестящий мех, ощущая под ладонью живое тепло чужого тела. Гюго сколько угодно может повторять удачный афоризм, но ни одной кошке на Земле не сравняться с тигром.
Тут же сидящая рядом женщина захотела проделать то же самое, потом – ее сын; минута – и к тигрице со всех сторон потянулись руки, гладили, ласкали, теребили густую шерсть; тигрица слышно урчала и жмурилась от удовольствия.
- Пап! Я тоже хочу! – прошептал Билл и, соскочив со скамейки, побежал вниз. Я рванулся за ним.

Вблизи от тигрицы шло удивительное тепло, такое же рыжее, как ее шкура. Она подняла морду и заглянула мне в лицо, ее зеленый взгляд завораживал. Билл притиснулся поближе, обнял тигрицу за толстую лапу и зарылся лицом в полосатый мех.
- Не бойтесь, - я не заметил, как сзади подошел Эдигей, - Она не причинит вреда мальчику.
Что-то знакомое, едва уловимое мелькнуло в его лице: так мимоходом отмечаешь про себя давно видимую вещь, не в силах вспомнить, где ее видел; но фокусник тут же опустил голову, глядя на тигрицу у своих ног – а та, со всех сторон облепленная счастливыми детьми, смотрела на хозяина с обожанием.

Глава 3
ЭДИГЕЙ

Не знаю, почему в ту ночь я вернулся на выгон, может, хотел узнать, почему в лице циркача мелькнуло что-то знакомое; а, может, еще раз надеялся увидеть миссис Эдигей. Убедившись, что Билл спит, а Анна занята собою, я тихо выскользнул за калитку и быстрым шагом направился к выгону.
В траве громко стрекотали цикады. У дальней повозки горел масляный фонарь. Осторожно ступая, я приблизился, и тут дверь повозки распахнулась, и в проеме возникла фигура мужчины. Тонкая длинная нить с бубенчиками свисала с потолка; мужчина, выходя, задел ее плечом – металл зазвенел, и этот звон тотчас отбросил память на восемь лет назад, в зимний город, в странный магазин с некрасивой продавщицей. Я коротко вздохнул: несомненно, передо мною стоял тот самый юноша, только постаревший.
- Доброй ночи, - без удивления сказал Эдигей (это был он), - Извините, но цирк уже закрыт. Приходите вечером на представление.
- Спасибо, я уже был на одном, сегодня вечером, - ответил я и сам удивился тому, как хрипло прозвучал мой голос в тишине, - Я вас знаю.
- Мое имя написано на повозках, - заметил Эдигей, скрестив руки на груди. Он стоял на ступеньках и смотрел на меня сверху вниз, мне же приходилось задирать голову, чтобы говорить с ним, от этого я чувствовал себя неловко.
- Нет, я хотел сказать, что видел вас раньше - в маленьком магазине, помните, где вы купили лампу.
Минуту Эдигей молчал.
- Проходите, - он посторонился, кивком головы приглашая меня зайти внутрь.

Внутри повозка была тесной, почти все видимое пространство занимал стол и два шатких стула. Кусок пестрой материи отгораживал половину повозки, стоящий на столе фонарь освещал тарелки с начатым ужином – несколько вареных яиц, хлеб и стакан молока. Эдигей указал мне на стул и уселся сам.
- Почему именно цирк? – тихо спросил я, - Мне показалось, что тогда вы были не циркачом.
- Клерком. Мелким клерком на жаловании, - ответил Эдигей, - Знаете, наверно: работаешь по девять часов в день, пять дней в неделю. Работа нудная, никаких тебе чудес, никакой романтики. Почему я выбрал цирк? А где, по-вашему, легче всего спрятать нож?
И, поскольку я молчал, он произнес слова за меня:
- В ящике для ножей. Так же и с цирком – здесь можно спрятать любое чудо, и никто ничего не заподозрит; все спишут на ловкость рук.
- Вы теперь…
- Фокусник, обычный фокусник. Довольно умелый, следует заметить, - усмехнулся Эдигей и накрыл широкой ладонью яйцо; когда через мгновение он поднял ладонь, там оказался желтый пушистый цыпленок.
- Это все штучки джинна? – спросил я.
- В большей мере, - протянул Эдигей. – Хотя кое-чему я сам научился. Превращать яйцо, к примеру.
- Тогда ваша тигрица – это точно джинн.
- Нет, - засмеялся Эдигей, - Это все проделки Мариши. Моей жены, - пояснил он, - Просто она обожает детей и может играть с ними часами, используя для этого любую возможность.

- Как вы думаете, зачем там обруч? Он закрывает ее от любопытных глаз. Марише нужно несколько секунд, чтобы успеть скинуть купальник и остаться полностью обнаженной. Бордовый купальник, темно-красная ткань завесы – никто не разглядывает, что осталось лежать на арене, все видят только тигрицу. Несложный фокус.

Мы долго молчали, наконец, я первым решил нарушить тишину.
- Я все равно не могу понять… Вы же можете просить все, что угодно, абсолютно все. А вы – фокусы…
- Мог. Но Мариша любит чудеса, а мне срочно пришлось выдумывать, куда спрятать большую кошку, - с мягкой улыбкой пояснил Эдигей, - В городе люди не приняли бы Маришу.
Я решил перейти к главному, к тому, что мучило меня с того момента, как я узнал фокусника.
- Послушайте, - прошептал я сухими от волнения губами, - Продайте мне лампу!
Эдигей задумчиво отщипывал от хлеба крошки и пытался ими кормить цыпленка. Желтый птенец бестолково тыкался ему в ладонь.
- Не могу, - ответил фокусник, не глядя на меня, - Лампы у меня нет.
- А где же она?
- Я отдал ее одному человеку, давно, лет шесть назад. Кажется, потом он уехал в Полинезию. Я больше с ним не встречался.

- Но даже если вы найдете того человека и лампу, - Эдигей поднял на меня глаза, - Все равно она окажется бесполезной. Я отпустил джинна.
- Как?!
- Это было желанием. А спустя какое-то время джинн сам захотел уйти от меня, выбрал человека – не знаю, как – и попросил отдать ему лампу. Я отдал, и человек увез ее с собою. Я понимаю джинна: он давно устал. Люди… они не всегда годятся быть хозяевами.

- Странно, но я вас совсем не помню, - продолжал Эдигей, - Если бы вы не сказали про магазинчик, я бы вас не узнал. У меня всегда была плохая память на лица. Хотя Ирэн – помните продавщицу? – первое время о вас говорила. Мы с Ирэн друзья, переписываемся, а Мариша научила ее печь свой фирменный пирог.
- И что же Ирэн говорила обо мне? – сухо спросил я.
- Она утверждала, что рано или поздно вы снова нам встретитесь. И что в тот день вы ошиблись дверью. Я подшучивал над ней, утверждал, что будущее нельзя увидеть и понять, а теперь знаю – она говорила правду.

Comments

[Аз есмь царь]

Может, Лампа и требует дальнейшего редактирования, но редактирование текста настанет не ранее чем через неделю - сегодня я просто не в состоянии буду увидеть всех ошибок!
Сейчас уже я хочу вновь написать Сказку... Это как дешевый портвейн, время от времени меня к нему тянет.

[Черный*]

собственно, сама лампа, не все ее видели. В сообществе меня высмеяли

[Donna Lu]

Добрая сказка...Только такое ощущение, что финал немного не закончен.

[Черный*]

Donna Lu
закончу, и вообще отредактирую немного
Спасибо