В триклинии дома, на широких ложах лежали два старика. Облокотившись на пурпурную подушку, один из них, старик с брюзгливым и властным лицом, копался в блюде с виноградом. Второй держал чашу с вином и изредка ее пригубливал, не в силах выпить больше. Раб в голубой тонкой тунике стоял напротив ложа и готов был по первому взгляду предупредить любое желание хозяина и его гостя. Непринужденная беседа давно потухла.
- Что ты не весел, Антоний? – старик, наконец, выбрал ягоду и отправил ее в рот, запив вином. – Пьешь – не пьянеешь, друг тебе не в радость; всё думаешь о чем-то.
- Старым я стал, - помедлив, ответил Антоний. – Умирать мне скоро.
- Эка невидаль, - усмехнулся старик, без тени веселья в глазах. – Ты говоришь так, словно тебе одному предстоит этот печальный жребий, а я и самый последний из моих рабов избежим такой участи.
Антоний снова помедлил.
- Не так тоскливо было бы умирать, знай я, что после кончины меня будут долго помнить.
На эти слова старик разразился хриплым смехом, словно птица закаркала
- Узнаю тебя, Антоний! Всю свою жизнь, всю жизнь…! Как был тщеславен по молодости, и остался таким же.
- Дерево моего тщеславия еще больше выросло и укрепилось, - ответил Антоний. – Раньше это был прутик, росток, а теперь старая олива.
- Но ты сам ничего не сделал, и времени не осталось вовсе, - старик умолк и взглянул на друга, заметив тень, пробежавшую по его лицу – слова достигли цели и отравили всё проглоченное.
После чего воцарилась тишина и долго не прерывалась. Когда же старик закрыл глаза и уже задремал, Антоний спросил его и прогнал пугливый сон.
- У тебя не осталось тщеславия? Тебе не обидно кануть в безвестность?
Старик снова потянулся к золотому блюду.
- Ничего у меня не осталось, - проворчал он. – Ни тщеславия, ни гордости. Даже пища не приносит того наслаждения, что раньше, я болен желудком. Нам бы поменяться с тобою местами, Антоний… Мне твое здоровье, позволяющее есть не по мере, а тебе мою посмертную славу. Получилась бы хорошая сделка, и ты остался бы доволен.
Прошла минута.
- И чем же ты отличился, что так уверен в себе? – спросил Антоний, не поборов любопытства. – Всего лишь один из прокураторов.
- А? – встрепенулся старик. – Ты все о славе… Будут помнить, Антоний, будут. Я распял бога.