И пошли случаи один за другим, словно мало оказалось незаходящего солнца. Кто-то вспомнил о глиняной таблетке, найденной Саидом под копытом своего мула, и о письменах на ней; спросил Саида, а тот ответил, что её потерял давно. Затем, однажды утром, Али, предводитель каравана, Али, подкрашивающий втайне бороду и унизавший пальцы перстнями, Али в пестрой, как одеяние попугая, одежде – он вдруг соскочил со своего белого осла и взвыл громко, как шакал. Верблюды от неожиданности шарахнулись в стороны, гремя медной посудой в тюках. Погонщики, оторопев, замерли, забыв успокоить животных. Женщины ахнули и закричали. А Али стоял и выл, задрав черную бороду к белому небу.
Затем он резко оборвал вой, повернулся вокруг себя, как волчок, и стал поспешно срывать с жирных пальцев перстни. Рубиновые, сапфировые, изумрудные, бриллиантовые капли, оправленные в серебро и золото, он швырял в песок, под ноги верблюдам, говоря:
- Нет! Нет!
Люди стояли недвижимо, и никто не нагнулся за несметным богатством, валяющимся под копытами. Одного перстня хватило бы любому погонщику, чтобы год жить не работая, в веселье и приятности. Когда последнее кольцо упало на землю, Али стал срывать с себя расшитый халат, потом схватил за шею белого осла и поцеловал в бархатные губы:
- Милый мой! Любимый мой осел! Ты единственный, кто всегда был верен мне; посмотри на них (он указал на свой караван) – они шли за мной только ради денег! Посмотри на моих женщин, моих наложниц, и скажи: разве красавицы любили меня за мою внешность? Нет, за деньги, я мог один им дать то, что не даст сотня других мужчин. Они вьются вокруг меня как мухи вокруг медовой лепешки, отцы и матери замирали от счастья, когда я брал их дочерей в свой дом. По своей ли охоте они шли туда, любовь ли их вела?
Нет!
Один ты, мой любимый осел, по любви приветствовал меня ревом каждое утро и тянулся ко мне, даже если я не приносил лакомство. Ты один не проявлял упрямства, даже если я навьючивал тебя сверх меры. Ты не обманывал меня, не замышлял черных измен. А всё потому, что ты любишь меня; я выкормил тебя еще маленьким, когда ты потерял мать, и с той поры ты меня любишь. Как получилось, что в конце своего пути я, имеющий сотню жен и пятьсот наложниц, тысячи рабов и верблюдов – как получилось, что я нашел только одно бескорыстное сердце?
Больше Али не мог говорить: слезы застилали его глаза, и голос прерывался всхлипами. Его наложница, красивая девочка двенадцати лет, тоже заплакала от страха. Успокоившись немного, прошептал Али на ухо ослу, глазами указав на своих людей:
- Многие из них могут похвастать, что в смертную минуту рядом будет любящее сердце?
Угрюмые погонщики подошли и пытались его вразумить, своего предводителя, стоящего в разодранном халате и с растрепанной бородой. Один сказал:
- Полно уже, хватит.
Другой: - Он целый день ехал с непокрытой головой, и солнце замутило ему разум. Наш Али помешался.
Третий: - Пустыня кого хочешь сведет с ума. Дайте только выбраться (а мы выберемся обязательно!), и все станут прежними. Прикройте ему голову, чтобы не напекало солнце.
Говорившие верили, что скоро выберутся из пустыни, но припадок Али, а больше его слова, заползли в умы и породили смертный тоскливый страх, заставивший кровь заледенеть в пальцах: а как они не выберутся? Если уже и предводитель не верит, что пустыня их отпустит. Неужели никогда больше не увидят они старинных стен города, не услышат крики базара, не вдохнут запах плова, не погладят лист пальмы? Они гнали прочь такие мысли и еще не знали, что весь мир стал пустыней, и куда не пойдешь – всюду будет раскаленное солнце и раскаленный песок. Маленький караван, черной лентой пересекающий белый песок, казался насмешкой жизни, длящейся ровно до той поры, пока слышен плеск в бурдюках.
Ушел караван дальше, за барханы, увел за собою безумного предводителя, а перстни остались лежать на песке. Никто не посмел поднять хоть один из них.
"Пропавший караван"
И это - рассказ?
Аристархия, хоть одно дело я сделал: объяснил, откуда в песке лежали рубины